Двойная звезда - Страница 51

– Так значит вы собираетесь бросать все это? Вы, конечно, не стали выставлять свою кандидатуру на переизбрание?

Он непонимающе уставился на меня.

– Что? Да ведь тот, кто не занимается политикой, просто не живет по-настоящему…

– Но ведь вы сами сказали…

– Я знаю, что я сказал. Да, политика трудное и иногда грязное занятие, она требует от человека полной отдачи и тщательной проработки всех деталей. Но она же – единственный спорт для взрослых людей. Все остальные игры – для детей, абсолютно все. – Он поднялся. – Ну, мне пора. – О, посидите еще.

– Не могу. Завтра мне предстоит помогать Роджу в Ассамблее. Я вообще напрасно задержался у вас.

– Вот как? А я и не знал. – Я знал, что нынешняя Ассамблея перед роспуском должна собраться в последний раз, чтобы утвердить временное правительство. Но я как-то не задумывался об этом. Это было совершенно рутинным и формальным событием, вроде утверждения состава кабинета Императором. – Так он сам решил взяться за это?

– Нет. Но можете не беспокоиться. Родж извинится перед Ассамблеей за ваше, я имею в виду его отсутствие и попросит принять его полномочия без возражений. Затем он зачитает речь Верховного Министра при вступлении на пост – Билл как раз сейчас пишет ее. Затем, уже от собственного имени, он предложит утвердить состав правительства. Подождет. Возражений не последует. Голосование. Принято единогласно – и все стремглав разбегаются по домам и начинают сулить своим избирателям по две женщины в каждой постели и по сотне империалов каждый понедельник. Рутина. – И добавил. – Ах да! Потом еще несколько членов Партии Человечества в знак своей симпатии пошлют корзину с цветами, которая ослепит всех своим лицемерным сиянием. Конечно, с большим удовольствием они бы послали цветы на похороны Бонфорта. – Он нахмурился.

– Неужели это в самом деле так просто? А что если Ассамблея не примет полномочий Роджа? Я думал, что в Ассамблеи нельзя выступать от чьего-то имени.

– Вообще-то это так. Или являйся сам, или тебе не очень-то и нужно.

Но тут все дело в парламентской механике. Если они ни примут его полномочий завтра, то просто придется подождать, пока они созреют и проголосуют единогласно, чтобы получить возможность начать гипнотизировать своих избирателей. В общем-то эта Ассамблея и так мертва, как приведение Цезаря, но ее нужно похоронить конституционно.

– Хорошо. Но предположим все-таки, что какой-нибудь идиот будет против?

– Таких не найдется. В противном случае наступил бы конституционный кризис. Но этого не произойдет.

Некоторое время мы оба молчали. Дэк как будто и не собирался уходить.

– Дэк, а если я сам появлюсь на Ассамблее и прочитаю речь, то намного ли облегчит это дело?

– Что? Но ведь я думал, что все решено. Ведь вы решили, что появляться публично больше не следует, если не возникнет крайней необходимости. В принципе я согласен с вами. Это старая басня о лисице и кувшине.

– Да, но ведь в этом нет ничего опасного. Все роли распределены заранее, все расписано как по нотам. Может ли случиться так, что возникнет неожиданная ситуация, с которой я не смогу совладать?

– Нет. Правда после речи вы по правилам должны были бы выступить перед корреспондентами, но я думаю, что ваше недавнее заболевание будет вполне уважительной причиной не делать этого. Мы можем вывести вас оттуда через аварийный выход и тем самым полностью оградить от встречи с представителями прессы. – Он усмехнулся. – Конечно, никогда нельзя исключать возможность того, что какой-нибудь безумец пронесет с собой на галерею для посетителей оружие… мистер Бонфорт обычно так и называл ее: «галерея для стрельбы по живым мишеням», особенно после того, как его ранили оттуда.

Я вдруг почувствовал сильную боль в ноге.

– Вы что, пытаетесь напугать меня?

– Нет.

– В таком случае это довольно забавный способ придать мне храбрости.

Дэк, будьте откровенны. Вы хотите, чтобы я выступил завтра? Или нет?

– Конечно хочу! А иначе с чего бы мне торчать тут у вас, когда и так дел невпроворот? Ради того, что почесать язык?

* * *

Спикер ударил в гонг, капеллан прочитал молитву, в которой были тщательно обойдены все возможные религиозные различия – и наступила тишина. Пустовало более половины депутатских мест, зато на галерее кишмя кишели туристы.

Звук церемониального гонга разнесся по залу, многократно усиленный с помощью электроники. Затем его сменил традиционный стук в дверь. Пристав со своей дубиной устремился туда. Трижды Император требовал, чтобы его впустили и трижды ему было отказано. Тогда он попросил парламент, чтобы его впустили, ему было позволено войти. Пока Виллем не вошел и не занял своего места позади стола спикера, мы все стояли. Он был в мундире Верховного Адмирала и пришел один, не сопровождаемый никем.

После этого я сунул свой жезл подмышку и, встав со своего места в первом ряду, прочитал свою речь, обращаясь в основном к спикеру и совершенно не обращая внимания на короля, как будто его здесь и не было. Это была не та речь, которую написал Корисмен. Та речь отправилась в помойку, как только я пробежал ее глазами. Билл написал обычную рекламную речь, годную лишь для избирательной кампании; здесь это не годилось.

Моя речь была короткой и нейтральной. Я составил ее, пользуясь материалами других выступлений Бонфорта, и особенно одной из его речей, произнесенной по довольно сходному поводу. В ней я горой встал за все хорошее, за хорошую погоду и за то, чтобы все так же любили друг друга, как мы добрые демократы, любим своего монарха, а он любит нас. Это была самая настоящая лирическая поэма, написанная белым стихом и состоящая примерно из пяти сотен слов. Там, где мне приходилось сбиваться с Бонфорта, я начинал говорить от себя.